Кг
        
        
          1 3.
        
        
          ОБЗОРЪ ПЕЧАТИ.
        
        
          61
        
        
          Горькій скоро завоевалъ симпатіи читающей публики. Правда, его
        
        
          еще не знаютъ въ тѣхъ кругахъ, гдѣ чтеніе не считается потребностью.
        
        
          Вѣдь, есть у насъ и такіе образованные люди, которые когда то чему
        
        
          то учились, получили благополучно дипломы среднихъ и высшихъ школъ,
        
        
          успѣли кое-что или все позабыть, и перестали думать о томъ, что
        
        
          можно и нужно еще чему-либо учиться... Эти „образованные" люди не
        
        
          въ счетъ. Горькаго читаютъ и будутъ читать всѣ, кто живо интере-
        
        
          суется нашей русской литературой и нашей общественной жизнью.
        
        
          Горькій ввелъ въ литературу босяка, бродягу, „бывшаго человѣка". Что
        
        
          тутъ новаго? Объ этихъ же людяхъ писалъ Достоевскій, Максимовъ,
        
        
          („Бродячая русь"), Левитовъ. Есть у насъ „Петербургскія трущобы"
        
        
          Крестовскаго, гдѣ живутъ и дѣйствуютъ исключительно босяки—герои
        
        
          знаменитой Вяземской лавры. Но Горькій
        
        
          
            воодушевилъ
          
        
        
          босяка, нарисо-
        
        
          валъ его во весь ростъ, красивымъ и могучимъ, съ внутренней силой,
        
        
          изобразивъ его „глубоко алчущимъ", ищущимъ свободы, воли, такой'
        
        
          широкой и безпредѣльной, какъ широка южная степь, какъ безпредѣльно
        
        
          южное море. Наградивъ всѣми добродѣтелями своихъ босяковъ, можетъ
        
        
          быть даже черезъ мѣру,—въ чемъ мы, по крайней мѣрѣ, не сомне-
        
        
          ваемся,—Горькій сдѣлалъ вызовъ осѣдлымъ людямъ: да подлинно-ль
        
        
          ваши добродѣтели, осѣдлые люди,—настоящія добродѣтели, не ошибае-
        
        
          тесь ли вы, не запутались ли вы въ условіяхъ показной „цивилизаціи",
        
        
          культурныхъ привычекъ и приличій?" И оказалось, что и самимъ куль-
        
        
          турнымъ, образованнымъ людямъ давно хотѣлось, давно нужно было из-
        
        
          дать крикъ о свободѣ, только они не рѣшались этого сдѣлать, духу,
        
        
          смѣлости не хватало, трусили... Вотъ почему культурнымъ людямъ такъ
        
        
          пришелся по душѣ крикъ босяковъ,—онъ звучалъ и въ истомленныхъ,
        
        
          наболѣвшихъ душахъ культурныхъ людей, но не былъ такъ просто и
        
        
          ясно, съ такимъ размахомъ выраженъ.— „Настроили люди городовъ, до-
        
        
          мовъ, собрались тамъ въ кучи, пакостятъ землю, задыхаются, тѣснятъ
        
        
          другъ друга... Хорошая яшзнь!»,—вотъ какъ филосовствуетъ герой Горь-
        
        
          каго Коноваловъ на счетъ городской жизни. Не лучше думаютъ его
        
        
          герои и
        
        
          
            о дереЕенской
          
        
        
          осѣдлости: Челкашъ—воръ, но онъ благороденъ,
        
        
          честенъ, безкорыстенъ, а его случайный товарищъ по воровству Га-
        
        
          врила, деревенскій парень, и глупъ, и жаденъ, „землеѣдъ тупорылый".
        
        
          Ни та, ни другая жизнь обычная, ни городская, ни деревенская не
        
        
          удовлетворяютъ „настоящаго человѣка" —босяка. — „Смѣшные 'они, твои
        
        
          люди,—разсуждаетъ Макаръ Чудра, собрались въ кучу и давятъ другъ
        
        
          друга, а мѣста на землѣ вонъ сколько,—онъ широко повелъ рукою на
        
        
          степь. И все работаютъ... Зачѣмъ? Кому? Никто не знаетъ. Видишь,
        
        
          какъ человѣкъ пашетъ и думаешь: вотъ онъ по каплѣ съ потомъ силы
        
        
          свои источить въ землю, а потомъ ляжетъ въ нее и сгніетъ въ ней.
        
        
          Ничего ему не останется... Вѣдома ему воля? Ширь степная понятна?